Собрание сочинений. Т. 1 - Страница 44

К оглавлению

44
           И при этом еще привередник!
           Будет статуя здесь — не проси —
           Через два или три новолунья…»
           И в ответ прошептала «Mersi»
           Суламифь, молодая шалунья.

ДИСПУТ


Три курсистки сидели над Саниным,
И одна — сухая, как жердь,
Простонала с лицом затуманенным:
«Этот Санин прекрасен, как смерть…»


А другая, кубышка багровая,
Поправляя двойные очки,
Закричала: «Молчи, безголовая! —
Эту книгу порвать бы в клочки…»


Только третья молчала внимательно.
Розовел благородный овал,
И глаза загорались мечтательно…
Кто-то в дверь в этот миг постучал.


Это был вольнослушатель Анненский.
Две курсистки вскочили: «Борис,
Разрешите-ка диспут наш санинский!»
Поклонился смущенный Парис.


Посмотрел он на третью внимательно,
На взволнованно-нежный овал,
Улыбнулся чему-то мечтательно
И в ответ… ничего не сказал.

СКВОЗНОЙ ВЕТЕР


Графит на крыше раскален.
Окно раскрыто. Душно.
Развесил лапы пыльный клен
И дремлет равнодушно.


Собрались мальчики из школ.
Забыты вмиг тетрадки,
И шумен бешеный футбол
На стриженой площадке.


Горит стекло оранжерей,
Нагрелся подоконник.
Вдруг шалый ветер из дверей
Ворвался, беззаконник.


Смахнул и взвил мои стихи —
Невысохшие строчки.
Внизу ехидное: «хи-хи»
Хозяйской младшей дочки.


Она, как такса, у окна
Сидит в теченье суток.
Пускай хихикает она —
Мне вовсе не до шуток.


Забыл, забыл… Сплелись в мозгу
Все рифмы, как химера,
И даже вспомнить не могу
Ни темы, ни размера.

ВЕСНА МЕРТВЕЦОВ


Зашевелились корни
Деревьев и кустов.
Растаял снег на дерне
И около крестов.


Оттаявшие кости
Брыкаются со сна,
И бродит на погосте
Весенняя луна.


Вон вылезли скелеты
Из тесных, скользких ям.
Белеют туалеты
Мужчин и рядом дам.


Мужчины жмут им ручки,
Уводят в лунный сад
И все земные штучки
При этом говорят.


Шуршанье. Вздохи. Шепот.
Бряцание костей.
И слышен скорбный ропот
Из глубины аллей.


«Мадам! Плохое дело…
Осмелюсь вам открыть:
Увы, истлело тело —
И нечем мне любить!»

БЕГСТВО


Зеленой плесенью покрыты кровли башен,
Зубцы стены змеятся вкруг Кремля.
Закат пунцовой бронзою окрашен.
Над куполами, золотом пыля,
           Садится солнце сдержанно и сонно,
           И древних туч узор заткал полнебосклона.


Царь-колокол зевает старой раной,
Царь-пушка зев уперла в небеса,
Как арбузы, — охвачены нирваной,
Спят ядра грузные, не веря в чудеса —
           Им никогда не влезть в жерло родное
           И не рыгнуть в огне, свистя и воя…


У Красного крыльца, в цветных полукафтаньях,
Верзилы певчие ждут, полы подобрав.
В лиловом сумраке свивая очертанья,
Старинным золотом горит плеяда глав,
           А дальше терема, расписанные ярко,
           И каменных ворот зияющая арка.


Проезжий в котелке, играя модной палкой,
В наполеоновские пушки постучал,
Вздохнул, зевнул и, улыбаясь жалко,
Поправил галстук, хмыкнул, помычал —
           И подошел к стене: все главы, главы, главы
           В последнем золоте закатно-красной лавы…


Широкий перезвон басов-колоколов
Унизан бойкою, серебряною дробью.
Ряды опричников, монахов и стрельцов
Бесшумно выросли и, хмурясь исподлобья,
           Проходит Грозный в черном клобуке,
           С железным костылем в сухой руке.


Скорее в город! Современность ближе —
Приезжий в котелке, как бешеный, подрал.
Сесть в узенький трамвай, мечтать, что ты в Париже,
И по уши уйти в людской кипящий вал!
           В случайный ресторан забраться по пути,
           Газету в руки взять и сердцем отойти…


«Эй, человек! Скорей вина и ужин!»
Кокотка в красном дрогнула икрой.
«Madame, присядьте… Я Москвой контужен!
Я одинок… О, будьте мне сестрой».
           «Сестрой, женой иль тещей — чем угодно —
           На этот вечер я совсем свободна».


Он ей в глаза смотрел и плакал зло и пьяно:
«Ты не Царь-колокол? Не башня из Кремля?»
Она, смеясь, носком толкнула фортепьяно,
Мотнула шляпкой и сказала: «Тля!»
           Потом он взял ее в гостиницу с собой,
           И там она была ему сестрой.

ГАРМОНИЯ
(«Направо в обрыве чернели стволы…»)


Направо в обрыве чернели стволы
Гигантских развесистых сосен,
И был одуряющий запах смолы,
Как зной неподвижный, несносен.


Зеленые искры светящих жуков
Носились мистическим роем,
И в городе дальнем ряды огоньков
Горели вечерним покоем.
44