Спешат девушки, — все, как одна:
Сироп в глазах, прическа из льна.
Солидно смеются. Скучно!
Спешат юноши, — все, как один:
Один потемнее, другой блондин.
Солидно смеются. Скучно!
Спешат старухи. Лица, как гриб…
Жесткая святость… Кто против — погиб!
Солидно смеются. Скучно!
Спешат дельцы. Лица в мешках.
Сопящая сила в жирных глазах.
Солидно смеются. Скучно!
Спешат трамваи, повозки, щенки.
Кричат рожки, гудки и звонки.
Дымится небо. Скучно!
«БАВАРИЯ»
Мюнхен, Мюнхен, как не стыдно!
Что за грубое безвкусье —
Эта баба из металла
Ростом с дюжину слонов!
Между немками немало
Волооких монументов
(Смесь Валькирии с коровой), —
Но зачем же с них лепить?
А потом, что за идея —
На баварские финансы
Вылить в честь баварцев бабу
И «Баварией» назвать?!..
После этих честных мыслей
Я у ног почтенной дамы
Приобрел билет для входа
И полез в ее живот.
В животе был адский климат!
Как разваренная муха,
Вверх по лестнице спиральной
Полз я в гулкой темноте.
Наконец, с трудом, сквозь горло
Влез я в голову пустую,
Где напев сквозного ветра
Спорил с дамской болтовней.
На дешевом стертом плюше
Тараторили две немки.
Потный бурш, расставив ноги,
Впился в дырку на челе.
Чтобы выполнить программу,
Поглядел и я сквозь дырку:
Небо, тучки — и у глаза
Голубиные следы.
Я, вздохнув, склонился к горлу,
Но оттуда вдруг сверкнула,
Загораживая выход,
Темно-розовая плешь.
Это был толстяк-баварец.
Содрогаясь, как при родах,
Он мучительно старался
Влезть «Баварии» в мозги.
Гром железа… Град советов…
Хохот сверху. Хохот снизу…
Залп проклятий — и баварец,
Пятясь задом, отступил.
В тщетном гневе он у входа
Деньги требовал обратно:
Величавый сфинкс-привратник
Был, как рок, неумолим!
И, скрывая смех безумный,
Смех, сверлящий нос и губы,
Смех, царапающий горло,
Я по-русски прошептал:
«О наивный мой баварец!
О тщеславный рыцарь жира!
Не узнать тебе вовеки,
Что в „Баварской“ голове!»
НА РЕЙНЕ
Размокшие от восклицаний самки,
Облизываясь, пялятся на Рейн:
«Ах, волны! Ах, туман! Ах, берега! Ах, замки!»
И тянут, как сапожники, рейнвейн.
Мужья в патриотическом азарте
На иностранцев пыжатся окрест
И карандашиками чиркают по карте
Названия особо пышных мест.
Гремит посуда. Носятся лакеи.
Сюсюкают глухие старички.
Перегрузившись лососиной, Лорелеи
Расстегивают медленно крючки…
Плавучая конюшня раздражает!
Отворотясь, смотрю на берега.
Зелено-желтая вода поет и тает,
И в пене волн танцуют жемчуга.
Ползет туман задумчиво-невинный,
И вдруг в разрыве — кручи буйных скал,
Темнеющих лесов безумные лавины,
Далеких облаков янтарно-светлый вал…
Волна поет… За новым поворотом
Сбежались виноградники к реке,
На голову скалы взлетевший мощным взлетом
Сереет замок-коршун вдалеке.
Кто там живет? Пунцовые перины
Отчетливо видны в морской бинокль.
Проветривают… В кресле — немец длинный.
На Рейн, должно быть, смотрит сквозь монокль…
Волна поет… А за спиной крикливо
Шумит упитанный восторженный шаблон.
Ваш Рейн? Немецкий Рейн? Но разве он из пива,
Но разве из колбас прибрежный смелый склон?
Ваш Рейн? Но отчего он так светло-прекрасен
Изменчив и певуч, свободен и тосклив,
Неясен и кипуч, мечтательно-опасен,
И весь туманный крик, и весь глухой порыв!
Нет, Рейн не ваш! И вы лишь тли на розе —
Сосут и говорят: «Ах, это наш цветок!»
От ваших плоских слов, от вашей гадкой прозы
Исчез мой дикий лес, поблек цветной поток…
Стаканы. Смех. Кружась, бегут опушки,
Растут и уплывают города.
Артиллерийский луг. Дымок и грохот пушки…
Рокочет за кормой вспененная вода.
Гримасы и мечты, сплетаясь, бились в Рейне,
Таинственный туман свил влажную дугу.
Я думал о весне, о женщине, о Гейне
И замок выбирал на берегу.
<ДОПОЛНЕНИЯ ИЗ ИЗДАНИЯ 1922 ГОДА >
КЕЛЬНЕРША
Я б назвал ее мадонной,
Но в пивных мадонн ведь нет…
Косы желтые — короной,
А в глазах — прозрачный свет.
В грубых пальцах кружки с пивом.
Деловито и лениво
Чуть скрипит тугой корсет.
Улыбнулась корпорантам,
Псу под столиком — и мне.
Прикоснуться б только к бантам,
К черным бантам на спине!
Ты — шиповник благовонный…
Мы — прохожие персоны,—
Смутный сон в твоей весне…