Так, чтоб сердце онемело!
IV
Этот юноша любезный
Сердце радует и взоры:
То он устриц мне подносит,
То мадеру, то ликеры.
В сюртуке и в модных брючках,
В модном бантике кисейном,
Каждый день приходит утром,
Чтоб узнать, здоров ли Гейне?
Льстит моей широкой славе,
Грациозности и шуткам,
По моим делам с восторгом
Всюду носится по суткам.
Вечерами же в салонах,
С вдохновенным выраженьем,
Декламирует девицам
Гейне дивные творенья.
О, как радостно и ценно
Обрести юнца такого!
В наши дни, ведь, джентльмены
Стали редки до смешного.
V
ШТИЛЬ
Море дремлет… Солнце стрелы
С высоты свергает в воду,
И корабль в дрожащих искрах
Гонит хвост зеленых борозд.
У руля на брюхе боцман
Спит и всхрапывает тихо.
Весь в смоле, у мачты юнга,
Скорчась, чинит старый парус.
Сквозь запачканные щеки
Краска вспыхнула, гримаса
Рот свела, и полон скорби
Взгляд очей — больших и нежных.
Капитан над ним склонился,
Рвет и мечет и бушует:
«Вор и жулик! Из бочонка
Ты стянул, злодей, селедку!»
Море дремлет… Из пучины
Рыбка-умница всплывает.
Греет голову на солнце
И хвостом игриво плещет.
Но из воздуха, как камень,
Чайка падает на рыбку —
И с добычей легкой в клюве
Вновь в лазурь взмывает чайка.
<ДОПОЛНЕНИЯ ИЗ ИЗДАНИЯ 1922 ГОДА>
В КРЫМУ
Турки носят канифоль.
Ноздри пьют морскую соль,
Поплавок в арбузных корках…
Ноги свесились за мол…
Кто-то сбоку подошел:
Две худых ступни в опорках.
«Пятачишку бы…» — «Сейчас».
Чайки сели на баркас.
Пароход завыл сурово.
Раз! Как любо снять с крючка
Толстолобого бычка
И крючок закинуть снова!
У НАРВСКОГО ЗАЛИВА
Я и девочки-эстонки
Притащили тростника.
Средь прибрежного песка
Вдруг дымок завился тонкий.
Вал гудел, как сто фаготов,
Ветер пел на все лады.
Мыв жестянку из-под шпротов
Молча налили воды.
Ожидали, не мигая,
Замирая от тоски.
Вдруг в воде, шипя у края,
Заплясали пузырьки!
Почему событье это
Так обрадовало нас?
Фея северного лета,
Это, друг мой, суп для вас!
Трясогузка по соседству
По песку гуляла всласть…
Разве можно здесь не впасть
Под напевы моря в детство?
ОГОРОД
За сизо-матовой капустой
Сквозные зонтики укропа.
А там вдали, — где небо пусто,—
Маячит яблоня-растрепа.
Гигантский лук напряг все силы
И поднял семена в коронке.
Кругом забор, седой и хилый.
Малина вяло спит в сторонке.
Кусты крыжовника завяли,
На листьях — ржа и паутина.
Как предосенний дух печали,
Дрожит над банею осина.
Но огород еще бодрее
И гуще, и щедрей, чем летом.
Смотри! Петрушки и порей
Как будто созданы поэтом…
Хмель вполз по кольям пышной сеткой
И свесил гроздья светлых шишек.
И там, и там — под каждой веткой
Широкий радостный излишек.
Земля влажна и отдыхает.
Поникли мокрые травинки,
И воздух кротко подымает
К немому небу паутинки.
А здесь, у ног, лопух дырявый
Раскинул плащ в зеленой дреме…
Срываю огурец шершавый
И подношу к ноздрям в истоме.
СИЛУЭТЫ
Вечер. Ивы потемнели.
За стволами сталь речонки.
Словно пьяные газели,
Из воды бегут девчонки.
Хохот звонкий.
Лунный свет на белом теле.
Треск коряг…
Опустив глаза к дороге, ускоряю тихий шаг.
Наклонясь к земле стыдливо,
Мчатся к вороху одежи
И, смеясь, кричат визгливо…
Что им сумрачный прохожий?
Тени строже.
Жабы щелкают ревниво.
Спит село.
Темный путь всползает в гору, поворот — и все ушло.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Белеют хаты в молочно-бледном рассвете.
Дорога мягко качает наш экипаж.
Мы едем в город, вспоминая безмолвно о лете…
Скрипят рессоры и сонно бормочет багаж.
Зеленый лес и тихие долы — не мифы:
Мы бегали в рощах, лежали на влажной траве,
На даль, залитую солнцем, с кургана, как скифы,
Смотрели, вверяясь далекой немой синеве…
Мы едем в город. Опять углы и гардины,
Снег за окном, книги и мутные дни —
А здесь по бокам дрожат вдоль плетней георгины,
И синие сливы тонут в зеленой тени…
Мой друг, не вздыхайте — здесь тоже не лучше зимою:
Снега, почерневшие ивы, водка и сон.
Никто не придет… Разве нищая баба с клюкою
Спугнет у крыльца хоровод продрогших ворон.