Собрание сочинений. Т. 1 - Страница 88

К оглавлению

88
Надо помнить в дни тоски и лая,
Что вовеки — то, что станет мной,
Из земли не вылезет, вздыхая,
Опьяняться солнцем и весной.


Разве видел мир наш от Адама
Хоть один свободный, полный час?
Декорации меняются, но драма
Той же плетью бьет теперь по нас.


Слишком много подло-терпеливых,
Слишком много глупых, злых, чужих,
Слишком мало чутко-справедливых,
Слишком мало умных и живых!


Только нам еще больней, чем предкам:
Мы сложней, — и жажда все растет,
Города разбили нас по клеткам,
Стон постыл и нарастает счет.


Кто покажет мне над этой свалкой волчьей
Мир и свет, сверкающий вдали?
Перед ним почтительно и молча
Преклонюсь, ликуя, до земли.


Но пророки спрятались в программы…
Закрываю уши и глаза
И, смеясь, карабкаюсь из ямы,
А в душе холодная гроза.


Надо быть свободным и победным,
Надо жадно вить живую нить…
Чтоб замученным, испуганным и бледным
Хоть цветную сказку подарить.

ГЕРОЙ
(Дурак без примеси)


На ватном бюсте пуговки горят.
Обтянут зад цветной диагональю,
Усы, как два хвоста у жеребят,
И ляжки движутся развалистой спиралью.


Рукой небрежной упираясь в талью,
Вперяет вдаль надменно-плоский взгляд,
И всех иных считает мелкой швалью,
Несложно пыжится от головы до пят.


Галантный дух помады и ремней…
Под козырьком всего четыре слова:
«Pardon!», «Merci!», «Канашка» и «Мерзавец!»


Грядет, грядет! По выступам камней
Свирепо хляпает тяжелая подкова…
Пар из ноздрей… Ура, ура! Красавец.

ПРОФАН


Когда в душе все скомкано и смыто
Бездарной толчеей российских дел
И мусором бескрасочного быта —
Окрошкой глупых жестов, слов и тел,
Стремишься к тем, чьи взоры так беспечно
Со всей земли цветные соки пьют
И любят все, что временно и вечно…
Художниками — люди их зовут.


И вот придешь. Заткнувши уши жаждой
Томительной и чуткой красоты,
Не слушаешь, что мелет каждый,
Рассматривая свежие холсты.
Глаза, в предчувствии, доверчиво раскрыты:
Где пафос яркий вольных, нежных душ?
Приму! Упьюсь! Все «злобы дня» забыты,
И в сердце под сукном играет туш.


Галантные виньетки и заставки.
Обложки модных сборников стихов.
Лиловые и желтые пиявки
И четки из манерных червяков.
Редиска и омары на тарелке,
Шесть штук гостиных с вазой у окна!
Сусальное село. Туманные безделки…
Собачка с бантиком. Лошадка из сукна…


А вот и вдохновенные заказы:
Портрет полковника Бубнова в орденах,
Портрет салонной дамы в шляпе с газом,
Портрет фон-Курца в клетчатых штанах…
Ах, Боже мой. Заказ святое дело,—
Но для чего фон-Курцев выставлять?
Ведь в жизни нам до смерти надоело
Их чинную бесцветность созерцать!


Идешь домой обиженный и хмурый:
Долой фантазию и мысли зоркий луч!..
Редиска и полковник серо-бурый
Пускай журчат, как вешний вольный ключ…
Но я там не нашел такой картины,
К которой бы тянуло вновь и вновь —
Стоять… смотреть… и уходить в глубины
Поющих красок, сильных, как любовь…


Профан? О да, заткните рот скорее!
Но во Флоренции и Дрездене профан,
Качаясь, уходил из галереи,
Симфонией мечты заворожен и пьян.
И мир природы близок каждой веткой —
Земля и небо, штиль и ураган…
А ваши банты, Курцы и виньетки
Так недоступны? Что же — я профан.

У ПОСТЕЛИ


Не тоска, о нет, не тоска —
Ведь, давно притупилась тоска
И посеяла в грудах песка
Безнадежно-бесплодный ноль.
Не тоска, о нет, не тоска!


И не гнев, не безумный гнев —
Гнев, как пламя, взволнован и жгуч,
Гнев дерется, как раненый лев,
И вздымает свой голос до туч…
Нет, не гнев, не безумный гнев!


Иль усталость? Сон тех, кто сражен?
Малокровие нищей души,
Что полезла в огне на рожон
И добыла в добычу шиши?
Но ведь ты и не лезь на рожон.


Это лень! Это мутная лень,
Словно плесень прилипнув к мозгам,
Вяло душит сегодняшний день,
Повернувшись спиною к врагам.
Это лень, это грязная лень!


«Все равно!» — не ответ, берегись!
«Жизнь без жизни» — опасный девиз.
Кто не рвется в свободную высь,
Неизбежно свергается вниз…
Берегись, берегись, берегись!


Быть живым драгоценней всего…
Пусть хоть гордость разбудит тебя.
Если спросишь меня: для кого?
 Я скажу: для своих и себя.
Быть живым драгоценней всего!

ЧУДО


Помню — в годы той эпохи
Он не раз мне признавался,
Что приятны даже блохи,—
Если блохи от нее.


Полюбив четыре пуда
Нежно-девичьего мяса,
Он твердил мне: «Это чудо!»
Я терялся и молчал.


В день прекрасный, в день весенний,
В день, когда скоты, как люди,
Он принес ей пук сирени
И признание в любви.
88