В Европе студенты политикой не занимаются.
Из реакционных прописей
Студенты-корпоранты,
Лихие господа!
В науках обскуранты,
Но рыцари всегда.
Все Карлы, Францы, Фрицы —
Традиции рабы:
Изрублены из лица,
Изранены их лбы.
Но пылкая отвага —
Мишурная гроза:
Щадит стальная шпага
И сердце, и глаза.
Здесь колют только в рожу.
Что рожа? Ерунда!
Зашьют проворно кожу —
Ступай себе тогда.
Так «честь» защитив мило,
Дуэльный скоморох
Врага целует в рыло
Под общий дружный «Hoch!» .
Потом, забинтовавшись,
К фотографу идут,
А после, нализавшись,
Опять друг друга бьют.
Кружки, и люди, и красные столики.
Весело ль? Вдребезги — душу отдай!
Милые немцы смеются до колики,
Визги, и хохот, и лай.
Мирцли, тирольская дева! В окружности
Шире ты сосен в столетнем лесу!
Я очарован тобой до недужности.
Мирцли! Боюсь не снесу…
Песни твои добродушно-лукавые
Сердце мое растопили совсем,
Мысленно плечи твои величавые
Жадно и трепетно ем.
Цитра под сильной рукой расходилась,
Левая ножка стучит,
Где ты искусству такому училась?
Мирцли глазами сверлит…
Влезли студенты на столики парами,
Взвизгнули, подняли руки. Матчиш!
Эйа! Тирольцы взмахнули гитарами.
Крепче держись — улетишь!..
Мирцли! Спасибо, дитя, за веселие!
Поздно. Пойду. Головой не качай —
В пиво не ты ль приворотное зелие
Всыпала мне невзначай?
Умирает снег лиловый.
Видишь — сумерки пришли:
Над унылым сном земли
Сизых туч хаос суровый
Надвигается вдали.
На продрогшие осины
Ветер северный летит,
Хмуро сучья шевелит.
Тени холодны и длинны.
Сердце стынет и болит.
О печальный трепет леса,
Переполненного тьмой!
Воздух, скованный зимой…
С четырех сторон завеса
Покоренности немой…
На поляне занесенной
Пятен темные ряды —
Чьи-то бедные следы,
Заметает ветер сонный
И свистит на все лады.
Кто искал в лесу дорогу?
И нашел ли? Лес шумит.
Снег тенями перевит.
Сердце жалуется Богу…
Бог не слышит. Ночь молчит.
Облаков оранжевые пряди
Взволновали небо на закате.
В ароматной, наплывающей прохладе
Зазвенел в душе напев крылатый.
Все темнее никнущие травы
Все багряней солнечное око.
Но, смиряя пыл небесной лавы,
Побежали сумерки с востока.
Я один. Поля необозримы.
В камышах реки кричат лягушки.
На холмах чертой неуловимой
Засыпают дальние опушки.
Набегает ветер за плечами.
Задымились голубые росы.
Под последними печальными лучами
Меркнет облако и голые откосы.
Скрип шагов моих чужой и странно звонкий.
В темноте теряется дорога.
И на небе, правильный и тонкий,
Смотрит месяц холодно и строго.
В стекла оранжевой бронзой ударил закат.
Ясно и медленно краски в воде потухали.
Даль затянулась лиловым туманом печали,
Черные птицы лениво на запад летят.
Скованный город весна захватила врасплох…
Теплые камни, звеня, отвечают телегам,
Черные ветки томятся по новым побегам.
Голос презренья и гнева стыдливо заглох.
В небе рассыпался матово-нежный коралл.
Люди на улицах шли и смущенно желали…
Ясно и медленно краски в воде догорали,
В стеклах малиновой бронзой закат умирал.
На мохнато-влажном срубе
Монастырского колодца
Я тебя в глаза и в губы
Полнозвучно целовал…
По дощатому навесу
Гулко бился дымный дождик,
В щели облачное небо
Строго хмурилось на нас.
Колоссальнейшую шляпу
Из колосьев ржи и маков
Я тихонько для удобства
Снял и рядом положил,—
Чтобы мне крутые брови,
Теплый лоб, затылок, уши
И каштановые пряди
Легче было целовать.
Вдруг толчок, протяжных шорох,
Тихий всплеск… и мы вскочили,—
Шляпа с маками в колодце!
Шляпа с маками на дне!
Сумасшедшими глазами
Мы смотрели в пропасть сруба:
Дождь… лишение наследства…
Сплетни в городе… позор…
К счастью, послушник веселый
За водой бегом примчался.
Я с ним кротко объяснился,—
Ты потупила глаза…
И всплыла, с ведра свисая.
Разложившаяся шляпа,